А еще была эта тоска долбаная, когда вдруг казалось, что небо на землю упало и все. Нет больше солнца, кислорода, радуги. И у меня в груди дыра опять кровоточит. По ней. По твари этой. Кажется, что у нее там под ребрами тоже дыра растет.

И мне срочно надо было убедиться, что там все же бьется ее каменное сердце. Я частным самолетом вылетел в ее Мухосранск. Они уже давно не могли позволить себе жить в столице, об этом я позаботился первым делом, когда понял, что ее идиот – азартный игрок. Посадить его в долговую яму не составило никакого труда.

Первый раз, когда тоску эту дикую ощутил, понять не мог, что происходит. Почему так раздирает по суке этой, почему болит все. Словно дышать нечем, и горло рвать ногтями хочется от нехватки кислорода. Помчался к ней. Все на хрен бросил и уехал. И я не ошибся. Заболела она***

Она сделала шаг ко мне. Моя девочка. Такая безумно красивая и нежная. Страшно прикоснуться и в тоже время хочется ее жадно и безжалостно сминать руками, до синяков, ласкать до изнеможения. Она втягивает запах моей кожи почти так же, как это всегда делал я, а меня трясёт от этой открытой демонстрации ее эмоций.

Застонала, когда я снова впился губами в ее рот, а она сжала дрожащими пальцами мои волосы и притянула к себе, чтобы так же ошалело впиться мне в губы, толкнуться нагло маленьким языком в мой язык, изогнуться, вжимаясь в меня всем телом. Чистейшая похоть, разбавленная тоской и такой болезненной одержимостью, разделенной на двоих.

Чувствую ее отдачу каждой молекулой кожи. И ее горячую, как кипяток, плоть, и эта реакция сводит с ума, своя бешеная реакция на нее и ее на меня, напряжение на грани истерики от жадной жажды ничего не упустить, надышаться ею, наглотаться ее дыханием.

Не услышать ни одного слова, сказанного мною, пожирать ее жалобные всхлипы, когда оторвался на мгновение, и как стонет, ощутив мой рот на своем, и почувствовать, как подкосились ее ноги, когда сжал грудь горячей ладонью.

- Сожри меня, - целует мою верхнюю губу, впиваясь в нижнюю, жадно всасывая в себя, - пожалуйста. Всю меня… Умоляю.

Втянув в себя шумно воздух, потому что в ладонь упираются острые, вытянувшиеся, упругие соски, и обдает все тело разрядом электричества от понимания её дикого желания отдаться мне. Адским ударом тока в миллион вольт от осознания её похоти такой же прекрасно-грязной, как и моя.

Не отрываясь от неё ни на секунду, потому что нет времени на игры... нет времени на самоистязание ненужным никому сейчас контролем... Я слышу все еще, как дымится моя плоть и потрескивает разрядом электричества кожа от каждого ее прикосновения.

Рвать на ней одежду, сдирать все эти тряпки, скрывающие от меня столь желанное тело, чтобы закричать триумфально, почувствовав ладонями голую кожу. Особенно над кромкой маленьких кружевных трусиков. Отступил назад… несколько мгновений осматривать все, что принадлежит мне. Сходить с ума от каждого изгиба ее тела. От контраста сливочной кожи с черным нижним бельем. Упругая, идеально-прекрасная, сводящая с ума своими формами.

Свело скулы, и я заскрежетал зубами, глядя на ее острые соски, такие манящие и бесстыдно выглядывающие под прозрачным кружевом, зовущие растерзать их голодными губами.

Притянул к себе с такой жадностью, словно совершенно обезумел, набросился снова на ее рот, кусая язычок, толкаясь в него своим, покусывая губы, посасывая их и сатанея от ее стонов. Сдавил ее грудь и опустился широко открытым ртом к ее шее, оставляя на ней отметины, следы от моих поцелуев, помечая каждый миллиметр ее тела собой.

И наконец-то ощутить ее сосок у себя во рту, лаская языком острую вершинку, скользнуть ладонью под трусики, сзади, чтобы дразнить пальцами у самого входа и рычать от того, что она такая мокрая там, такая готовая для меня. И кричит, когда я все же рывком вошел пальцами в ее лоно и в тот же момент прикусил напряженный сосок. Пожирая взглядом ее лицо, наслаждаясь ее безумием и тем, как запрокинула голову и закатила глаза, впиваясь в мои волосы, словно боится, что я перестану жадно сосать кончики ее груди и вонзать в нее пальцы то медленно, то быстро, то растягивая, то растирая стенки лона изнутри.

- О дааа, голодная маленькая девочка.. очень плохая и голодная. Ждала меня? Отвечай! Ждала?

И сдавить двумя пальцами пульсирующий клитор, ловя губами ее протяжный стон.

- Ждала?

- Дааааа… ждала… Егор, прошу тебя… Возьми меня.

- Нет. Сначала покричи для меня. Очень и очень громко.

***

Но вместо другой страны ее ждал частный аэропорт в ненавистном городе с серыми улицами, который она терпеть не могла и жила там только потому, что Егор не хотел уезжать за границу. Увидела покосившиеся фонари, взлетную полосу с дырками и лужами. Дернулась, а отец так и не вернулся из туалета. Вместо него ее схватили под руки и потащили к выходу. Она еще не кричала, она еще не думала, что ее так предали. Точнее, она на что-то надеялась. Ее засунули в машину и куда-то повезли. А когда машина остановилась у массивных больничных ворот, и она увидела голые от листвы деревья и услышала злобное карканье ворон, ей стало по-настоящему страшно.

Отца увидела на пороге больницы, он как раз выходил на улицу, а ее заводили внутрь. Она заорала нечеловеческим голосом.

- Нееет! Божеее! Папааа, нет! Не надооо!

Он даже не посмотрел на нее, прошел мимо к своей машине. А она закричала:

- Будь ты проклят!

Понимая, что на самом деле проклята именно она… потому что ее привезли в закрытую психиатрическую лечебницу… Но она еще не знала, что именно ее здесь ждет.

***

Я просто точно знал, что, когда она сделает свой последний вздох, это будет и мой последний. Потому что без нее ничего не имело смысла. Я слишком долго шел к этой мести, она стала единственной целью, и после нее у меня ничего не останется. Опустошение. Вот почему я растягивал это настолько долго, насколько мог.

Я тогда впервые увидел ее спустя много лет. Приехал в клинику, мне позвонили, что плохо ей и в себя пока не приходит. Как врач сказал, не борется организм. Нет тяги к жизни. Взлетел по лестнице, игнорируя зеркальный лифт и настежь распахнул дверь. Замер на пороге, чувствуя, как задыхаюсь. Наверное именно тогда я впервые и понял, что если ее не станет, все вот это потеряет смысл для меня. Ведь на самом деле Нелюдю ничего не надо, кроме его Ассоли. Дышит она – дышу я. Она лежала на полу у кровати. Не знаю, как эти идиоты не доследили. Я потом порядком подчистил кадры этой клиники.

Бросился к ней и поднял ее на руки. Вы когда-нибудь брали на руки свое счастье? Поднимали смысл жизни? Я поднял и вдруг понял, что как бы мало он ни весил – это самое ценное, что у меня есть, как и самое ненавистное. Долго не мог опустить ее на кровать. Такая холодная, бледная, как неживая. Вынес ее на балкон, прикрыв своим плащом. А она глаза не открывает, но руки на моей шее сводит, зарываясь лицом мне в плечо, туда, где ключица. И меня колошматит от ее прикосновний. Меня просто трясет словно в лихорадке. Мне кажется что вот за эти ворованные у самой ненависти мгновения я мог бы распрощаться со всем, что у меня есть. Я бы мог их покупать на последние деньги и выменивать на последние крошки хлеба.

- Сашаааа, - шепотом, сбивчиво в своем мареве беспамятства побелевшими губами, не открывая глаз. Я плакал. Держал ее на руках и беззвучно плакал, потому что я изголодался по ее гребаному «Сашааа» так, как люди голодают по куску хлеба и глотку воды в самую жуткую жажду. Я глотал ее жадными глотками и плакал, как слабак и идиот, который пьет отравленную воду и счастлив сиюминутно, даже зная, что потом будет мучительно подыхать.

Вдыхал запах ее волос и думал о том, что каждый ублюдок, виновный в осложнении заболевания, понесет наказание. И они понесли. Все эти докторишки, дежурные, работники скорой помощи, которая приехала за ней невовремя. Но это было потом. Сначала я убедился, что ее жизни ничего не угрожает и она идет на поправку. Натыкал камерами ее палату и каждый день смотрел за ней…смотрел, как возвращается с того света ко мне. Дааааа, давай, девочка, тввоя клетка ждет тебя, и я хочу чтоб о ее прутья билась красивая золотая птичка, а не полудохлая и жалкая, как ты сейчас. Умирать еще тааак рано. Я уехал, когда врач полностью заверил меня в том, что Ассоль здорова и ее забрал муж.